CAMILLA HECT
— locked tomb —
--
1. primer (brass + lead) The bullet base is made from the kind of brass that otherwise would have been a classroom doorknob or cheap ring at one of those prequarantine gathering places with games of chance & lights that surprise & delight. At the center of the brass base: an igniter made out of lead. An igniter is only good at exploding, but the lead might have scratched its love in meticulous notes with old-time penmanship. Or become part of the paint behind a Periodic Table of Elements in the back of a public-school classroom: Pb, atomic number 82. It’s right there, lining Roman aqueducts & wine vats at the other end of the empire. It’s right there, holding reactors & their radiations close as a friend in need. 2.propellant (gunpowder or cordite) Gunpowder, like poetry, was mistaken for an immortality potion. Poetry, like gunpowder was first used to light up the sky with every color outside a summer window. 3. case (brass or steel) Brass again, wishing to be a lost key or a better Victorian decoration. Brass again, wanting to alloy in a gentle fashion. Steel, too, taken from ship sides or the skeletons of skyscrapers. Steel can be a fist-bumped architecture, full of the empty seats fans used to sit in. Or car bumpers dented in claustrophobia. The STOP sign nobody slows down for when cops aren’t around at the fork in the road. Forks in the drawers of the local establishments that only serve take out now & butter knives for the drunken disagreements, past & future. Nerves steeled by food & beer. Abs of steel, too, in the old commercials on the TV in the corner. 4. bullet (lead + alloy) The bullet hits 3 times faster than we can hear its concussion. The bullet breaks the air with its 2,182-mph admission. The bullet is a grim onomatopoeia for itself. The bullet is a slim allegory for a gun happy nation & its attendant segregations. Lead belly, wrapped in the grinning freedom amendment: the gun is always more important than the people in front of it as the antagonists tell us. & here we are again. |
и он улыбается, оскал падает шуршащими листьям, которым не в прок; порок прорастает поверх ключицы, там, где задело шальной шрапнелью и скальпелем полевого хирурга. и руки тянутся к оголенной спине, не то погладить, не то расписаться в слепом отвращении; плоть от плоти, и все без толку. слишком хрупкая, слишком очеловеченная, слишком другая.
он знает себя наперед: в хрустящей рапиде сомкнуть ладони на тонкой шее, сдавить стальным обручем, чтобы хрипело в гортани и булькало, до вытаращенных глазных яблок, до пены на подбородке, до запинающегося языка, еще и еще, пока дыхание не обратиться в пыль. тогда он станет свободным, желтый перестанет терзать в кошмаре, как ее волосы в жаркий полдень, разметанные по белым подушкам: барби заплетает их в косы, монифа – состегает каждый второй четверг, с истерикой. но дэвид вгрызается зубами в спелое яблоко и думает мельком: шлюха, а желтое солнце слепит в глаза – плывет в зените, поверх очков от диора.
- во имя отца и сына и святого духа, аминь.
усмешка обращается в искреннее сочувствие – к богу. размашистый крест – картонная бутафория – ложится тенью на земляной холм, когда дэвид понимается с табуретки отдать дань и почести чему-то несуществующему.
он исполняет ее любые капризы, традиционно, плюсуя в кожаный ежедневник уже семизначный счет; придет время, и она расплатится. неотмоленное слезами девичье тело на инвалидной каталке, ржавое лезвие, полет с десятого этажа, наполненная до краев чугунная ванна: дэвид подарит своей принцессе самый прекрасный подарок на совершеннолетие – умение убивать без каких-либо сожалений. он обязательно ей расскажет: за каждым невинным личиком скрывается течная блядь, подобная его женушке – задрать подол не составит усилий, ежели хер хорош – подобная миссис скарлетт, мисс дороти или мисс эллисон. и барби его поймет, поскольку тоже станет бессмертной, как и он сам, живое воплощение бога, что вынужден заниматься сущей херней – прямо сейчас.
- смерти не существует, барб. вернее, она есть не для всех, ты и я – исключение из общего правила. мы – не люди.
первый постулат его собственной библии, первое откровение; дэвид присаживается на корточки, белые брюки собираются смешливыми складками у колен, смотрит в глаза – это все, что досталось ей от него.
- если тебе больно, то отомсти. я разрешаю. если так тебе станет легче.
станет ли?
синева взгляда – праща за пазухой, не угадаешь момент, когда камнем прилетит в лоб; яблоко червивеет на глазах, дэвид отбрасывает его в сторону живой изгороди и ложится на землю, рядом, чтобы скупым поцелуем в висок – контрольным выстрелом – отпечатать благословение.
- ты же знаешь, что я тебя люблю.