Капли дождя струились по стеклу, разрезая ночную, мокрую и промозглую от осеннего ливня, темноту за окном. Сверкнуло. Изменчивый и ветвистый узор воды полыхнул голубоватым отсветом, заставив отстранится от тонкой преграды, ограждающей уют разогретой камином комнаты от беснующейся стихии. Раз... Два... Три... С трехсекундным запозданием последовал раскат грома. Примерно километр до грозы, подумала она, и, отводя задумчивый взгляд, наткнулась на собственное отражение в трюмо. Между вазой с красными герберами и антикварными повидавшими виды часами ютилась маленькая фигурка в прямом, как футляр, черном платье с мерцающими в отсветах от огня пайетками. Дым сигареты в излюбленном длинном мундштуке окутывал словно боа шею и скрывал лицо, поднимаясь выше и теряясь в перьях, украшавших черные короткие уложенные завитками волосы. Новая вспышка озарила левую стену и часть потолка. Она приложила край мундштука к губам, снова считая секунды, и выпустила клуб дыма, досчитав до двух. Раскат. Значит гроза приближалась. Это успокаивало отчасти. Кто поедет в такой час и в такую нелетную погоду, да и еще и в такую глушь? Врядли кто-то пожелает рисковать. Тем более из-за такой никчемной птички-певички, как она. А утром, когда гроза уляжется, ее уже здесь не будет. Птичка улетит в Калифорнию, заметая следы слухами о своем отбытии в Канаду. Мысли ее уже были там. Здесь ее уже не было. И так было легче не впасть в истерику, а спокойно выспаться эти несколько часов перед долгой дорогой. Затушив сигарету, она подошла к зеркалу и, все-таки непослушными от мандража пальцами потянулась к молнии на платье. В дверь вошли без стука. Их было двое. И кали дождя сверкали как бриллианты на их темных костюмах.
- Давай я помогу, милая, - с волчьей ухмылкой тот, что посухощавей, вальяжно пересек комнату. И легким движением, будто муж, помогавший так своей жене уже не раз и не два, легко расстегнул застежку до самой поясницы, шаркнув ледяными шершавыми пальцами по покрывшейся мурашками бледной коже, - Ирма, ну что же ты не сказала, что уходишь? - сожалеющий и участливый тон сопровождала все та же хищническая улыбка, перечеркивающая всю суть слов к чертовой матери. Руки Ирмы безвольно опустились, оставляя расстегнутому платью право скорбно спадать по плечам. Сердце ее еле трепыхалось обреченным мотыльком, угодившим в холодный цемент. Этот же безжалостный цемент заливал сейчас всю глотку, не давая вырваться ни одному звуку, и стекал по венам вниз, по телу, к ногам, наливая их свинцом. И только взгляд, раскаленный от ужаса, вцепился во вторую фигуру, прикрывающую за собой двери номера.
- Я ничего не знаю, - через боль выжали темно-бордовые дрожащие губы.
- Правда? - сухощавый с интересом листал коричневую записную книжку, которую Второй вынул из распотрашенного ридикюля Ирмы, - У тебя красивый почерк, милая, - на столешницу трюмо перед ней разлетелись страницы, каллиграфически исписанные цифрами и фразами, - Слишком красивый. К сожалению. Ох уж эти карамельные милочки с их сердечками над идеально выведенными буквами i, - вздохнул он в сторону притворно сочувствующе, - Ты могла бы проявить хоть немного фантазии и... нас бы здесь сейчас не было. Мне жаль. Ничего личного, ты же знаешь, - дружелюбная улыбка и блеск металла в руках.
Ирма метнулась, но угодила прямо в лапы Второго, без церемоний скрутившего хрупкое тельце, выгнув его, обхватив руки сзади и зажав рот ладонью. Напрасно трепыхалась и выла бедная птичка. Встреча пульсирующей агонией ужаса под тонкой кожей артерии на шее с искусно заточенной сталью была неотвратима. Из этого прелестно очерченного рта, который еще вчера услаждал своим бархатным пением публику казино Лас-Вегаса, с захлебывающимся хрипом и бульканьем вырывалась густая горячая и такая нереалистично алая кровь.

Венди подскочила с застывшим беззвучным криком и руками у своего горла. Сердце колотилось так, что в ушах глухо долбила кровь. В темноте ощупала саднящую шею, закрыла испуганное лицо дрожащими руками. Кошмар был слишком ярким, слишком реалистичным. Как будто... все происходило в этой самой комнате. Все нормально. Все хорошо. Это просто сон. Отвела ладони от лица. Она сидела в полумраке на постели в комнате, которую они выбрали сегодня днем. Это был шикарный номер люкс с резной мебелью темного дерева и песочно-золотистыми тканевыми обоями. Сейчас в темноте, правда, абсолютно все казалось черным и серым, отчего номер выглядел совершенно иначе. Тусклый сизоватый свет луны еле-еле пробивался сквозь плотную ткань занавесок, абстрактно, будто из небытия выхватывая углы комода, поверхности столешниц, подлокотники кресел. А Джек спал рядом. Венди прислушалась, когда ее собственное дыхание перестало заглушать все вокруг. Он спал совершенно бесшумно. Она не разбудила его. С одной стороны было хорошо, что не побеспокоила мирный сон мужа, с другой, так хотелось сейчас чтобы обнял. Почувствовать себя защищенной от всех ужасов и кошмаров его сильными и теплыми руками. Она все еще любила его. Все еще.

Хотя в тот день она его прокляла. В тот издевательски ясный день с абсолютно безоблачным небом, таким голубым, каким бывает муранское стекло. Такси стояло в пробке, и адски нагревалось, как консервная банка в микроволновке. А Венди, сидя на заднем сидении, и уже не стесняясь выть как побитая собака и обливаться слезами, остервенело крутила обручальное кольцо, рискуя вывихнуть сустав. Наконец, сунув злосчастный безымянный палец в рот, Венди зубами стащила кольцо и вышвырнула в окно на проезжую часть. Он сказал, что он не готов. Не "еще не готов". Не "еще рано". А именно "не готов". В смысле совершенно, напрочь, наотрез. Никогда. И она пообещала, обнимая его тогда на балконе. А он пообещал потом в ответ, быть с ней в этот момент. Но на скамейке у двери в кабинет она сидела одна. Джек просто не пришел. Почему, что, зачем. Она не хотела ни знать, ни слышать. Ни видеть его больше никогда. Ей было так отвратительно и мерзопакостно тогда, что она была готова распахнуть дверь автомобиля, и бежать. Бежать по дороге сквозь поток машин, без вещей, без ничего, прочь из этого города, не оглядываясь, и никогда не возвращаться. Она даже открыла дверь. Но ее просто вытошнило на асфальт.
Будь ты проклят, Джек Торренс.
Да. Венди жалела, что не оставила этого ребенка.
Ненавидела себя.
Часто видела сны, где она беременна. Или ведет маленького голубоглазого мальчика за руку, а он смотрит на нее и улыбается так беззаботно. А потом... потом происходило что-то жуткое и омерзительное, отчего Венди вот так же вскакивала с кровати с криками. Потом стало повторяться реже. Потом и вовсе прошло.
И она была с Джеком.
Она все еще любила его.

И вот кошмары вернулись.
Босые ноги коснулись холодного пола. Венди поежилась. Заснуть снова не получилось, мысли роились в голове, и она посетовала, что не подумала о стакане воды на ночной столик с вечера. Теперь придется идти по незнакомым коридорам, непривычным лестницам в чужую кухню. Куда именно Венди представляла плохо. Всему виной ее врожденный топографический кретинизм. Джек часто подшучивал над ней по этому поводу. Но сейчас было не до шуток. Нашарив гостевые тапочки и накинув махровый теплый банный халат, Венди тихо, как могла, подошла к двери номера. Ее бледное отражение продублировалось в старинном трюмо ровно три раза. Длинный коридор с рядами дверей по левой и по правой стороне был освещен небольшими плафонами оранжеватого света. Было тихо. Последние постояльцы съехали поздно вечером, и Лонтано был совершенно пуст. Венди осторожно прикрыла за собой дверь, и двинулась по коридору к лестнице. Как она помнила, та находилась в конце коридора и направо, и вела в холл, откуда можно было попасть в большую столовую. Лестница действительно была там, она ничего не перепутала. Вот только холл, который хорошо просматривался отсюда, был погружен во тьму. Странно. Должен был гореть свет, как и везде. Она вздохнула, собравшись с силами, и начала спускаться, держась за перила. Отчего-то было не по себе. От непривычности огромных и пустых незнакомых помещений. И этой темноты. Ночная темнота невольно вызывает первобытный страх, который, даже будучи рудиментарным, маленьким, и таящимся где-то в глубинах подсознания, но все же подающий свой тревожный писк в подобных ситуациях. Венди уже оставалось три ступеньки, как вдруг послышался шум, будто где-то что-то упало. Она остановилась и прислушалась, с внезапно рухнувшим в пятки сердцем. Шум не повторился. Постояв так с прижатыми к груди ладонями еще какое-то время, Венди все же вытряхнула предрассудки из своей головы, и шагнула в холл. Кошки. Здесь ведь могут оставаться кошки? Прошла к противоположной стене, и нащупала выключатель. Зажглась большая хрустальная люстра над лестницей. Да, так оставлять было нельзя, наверняка где-то были светильники поменьше. Но Венди оставила и двинулась в так же неосвещенную столовую, а через нее в кухню. Здесь было светло. Чисто вымытые столешницы, шкафчики, духовка и плита в несколько комфорок поблескивали металлом. Она уже была здесь днем, когда еще повар был здесь и инструктировал ее насчет кухни. Завтра она проснется и приготовит здесь завтрак для себя и для Джека. Яичницу с беконом. И горячий ароматный кофе с корицей. А сейчас Венди налила из графина воды в стакан, отпила половину, долила доверху снова, и уже собиралась возвращаться назад в постель. Послышались шаги. Через темноту столовой кто-то шел к ней.
- Джек? Джек, это ты?