Шершавые пальцы тяжело скользнувшие по коже, влажное прикосновение губ от которых горячо сквозит прокуренным виски. Резанувший по истлевшим струнам памяти такой характерно сдержанный и омерзительно бархатный голос. Не нужно поднимать глаз, чтобы узнать его.
Оглушительный звон. Боль. Виктория узнала бы этого человека будь даже лишена глаз, ушей и других органов чувств. И не исключено вовсе, что и так однажды он заставит узнать себя.
Ты взошла, моя Звезда-Полынь.
Она, все еще не проронив ни звука, откидывает налипшие на лицо волосы, стирает кровь с саднящей скулы запястьем, чтобы затем протянуть испачканную руку вперед. Потрепетав пальцами в воздухе, дожидается узкой но цепкой ладони, рывком поставившей на ноги. Мелкие осколки путаются во всклокоченых локонах, осыпаются с хрупким шелестом, соскальзывая с гладкой ткани платья на пол, усыпанный живописной хрустящей под ногами мозаикой из зеркальных колких кусочков и красных оторвавшихся чешуек-пайеток, среди которой из разбитого вдребезги флакона по ковру растекается лужа. Лужа столь драгоценная, что броситься и изваляться сейчас в ней - было бы единственным разумным способом спасти так грамотно выверенную гармонию тяжелой ванили и амбровых цветов жасмина. Но аромат теперь был нестерпим и резок до тошнотворности. А Викки любила эти духи. Оторвала взгляд полный сожаления от своей потери и перевела его, уже презрительный, немногим выше, в разгоряченное лицо своего дорогого гостя, по-пацански с вызовом нахмуренное, от чего между бровями пролегала армия неровных морщинок. Даже когда он стоял в полный рост, даже с высоты каблуков его ботинок, нос его приходился на уровень ее груди, а в данную минуту чуть ли не упирался в нее, так близко оказалась. И обычно нужно было наклоняться чтобы... украсить эту надменную физиономию кровавым плевком, например, как сейчас.
Развернувшись, она подошла к зеркалу, оправляя съехавший лиф платья.
- Ты мог переходить к делу и без прелюдий. Ты ведь достаточно хорошо меня знаешь, – два отражения рыжеволосой в треснувшем надвое зеркале пошловато ухмыльнулись человеку в хорошем строгом костюме. Виктория дотянулась до уцелевшей пудреницы, и неспешно принялась ретушировать испорченный товарный вид, не утрудившись даже обработать ссадину как полагается. Достаточно, по ее мнению, выдержав издевательскую паузу, она оставила косметику, и прикуривала теперь новую сигарету, вставленную все в тот же тонкий мундштук, - Раз уж тебе так интересно, да, Барон должен был быть у меня той ночью, - сквозь обволакивающий ее дым, Викки пренебрежительно остановила взгляд где-то в районе плеча Алекса, - Но его не было.

Это был тот самый мерзкий мелкий промозглый дождь, который смывает с вечерних улиц прохожих похлеще серьезного ливня. Влажная серая взвесь мелких как дробь капель между водой в небе и водой под ногами. На него даже смотреть из окна неприятно, в отличии от зрелищной грозы. Но все же в полумраке комнаты на фоне высокого прямоугольника окна вырисовывалась фигура, еле различимая, если бы не маленкая оранжево-красная точка. Пепел сигареты неслышимо оседал на останках своих предшествеников, скорчившихся в масивной пепельнице на подоконике. Темнота и монохромная рябь, как белый шум неисправного экрана, все же лечили раздраженные глаза, уставшие от семи часов беспрерывного света софитов и едкого табачного дыма. Виктория любила темноту, тишину и одиночество. Не та блистающая Виктория, ни на минуту не покидаемая компанией мужчин, которую знали. Другая, настоящая Виктория. Ей нравилось погружаться в глухую черноту, будто в ванну с мазутом, забывать как дышать, и представлять, как растворяется в ней. Исчезать.
Чтобы исчезнуть в этом пропитанном преступностью, местью и просто слепой яростью городе, не нужно много труда. Нужно только ждать и дождаться своего часа. Она ждала и сейчас. Рабочий день, точнее ночь, была давно закончена, и оставалась Викки в эти предрассветные часы в этой комнате, отведенной под гримерку, гардероб и по совместительству приемную, только по одной причине. Она ждала Роджерса. Нет, не его ждала, ждала она как раз, что держатель бардельного термитника и ее личный держатель угодит в перестрелку по дороге, подавится оливкой в своем вермуте, угодит под падающий с небоскреба рояль, споткнется об консервную банку, наконец, и раскроит себе глотку об ее ржавые зазубреные края. Что угодно. Что угодно, только не его сальные потные пальцы. Поэтому, прокручивая вновь и вновь сценарии эфектных летальных исходов, курила уже которую по счету сигарету, и не сводила глаз с черного хода, дверь которого хорошо просматривалась из гримерки.
Вот она, ожидаемая мужская фигура торопливо перебегает улицу, отпустив машину. Поднимает ворот плаща и надвигает ниже шляпу, спасаясь он нудных капель. Протягивает руку к ручке... И падает замертво.
Незамысловатый, слишком простой, но не менее удовлетворительный сюжет. И он тоже устраивает Викторию.
Ей требуется время, чтобы осознать, что это не продолжение увлекших ее грез, а происходит наяву в данную секунду и в данном месте. По телу проходит невольная дрожь, в висках застывает звон. Она не в силах оторваться от распростертой на мокром асфальте фигуры в луже красной воды. Глаза его еще открыты. Они смотрят. Он еще жив. Из шеи торчит стрела. Стрела? Рождерс сглатавает, судорожно дергая кадыком, или пытается что-то сказать, или кричать. Но вместо этого из его рта вырывается бурлящая кровавая пена. От чернильной темноты переулка отделяется такая же темная и смутная тень и приближается к умирающему. Это однозначно мужчина. В одной руке его выделяется крупный витиеватый предмет. Но черты лица и остальные мелкие детали скрывает рябая зановесь дождя, превращая человека в однородную неразборчивую массу. Он подходит достаточно близко, наклоняется, говорит что-то, кажется, и еще одна узкая тонкая полоска пригвождает голову Барона к земле. Наступив подошвой на лицо своей жертвы, убийца с трудом, но вытягивает сначала стрелу изо лба, а затем из шеи уже безвольно трепыхающегося от этих действий бывшего большого человека в городе. Уходит, оставляя дождю омывать и оплакивать тело, вместе с тем и стирая все следы. Оборачивается лишь на миг, заставля оцепеневшую свидетельницу вздрогнуть, выронить погасшую уже сигарету и отпрянуть от окна.

- С каким удовольствием я бы сама вогнала ему собственую туфлю в горло и разворатила бы шпилькой ему трахею, - и без того низкий грудной голос Викки теперь зазвучал совсем по-животному утробно. С силой она вдавила окурок в край пепельницы, выжав из него две блестнувшие искры, - Если я хоть сколько-то причастна к его смерти, ежедневно представляя его кишки размотанными по асфальту, то я счастлива, - заключила она, прерывисто вздохнув и подняв томный, будто после дозы, и вечно усталый свой взгляд на адвоката, - Не знаю какого черта этот мудак пристрастился ходить без своей свиты, - замолкла, поморщившись при воспоминании о чем-то, - Но теперь много кто благодарен за то, что последнее время Роджерс стал таким борзым. В том числе и я. Выпьешь?
По очереди в два низких грузных бокала хлынул темный бурбон. Один из них Виктория поднесла Алексу, невозмутительно задержавшись возле него и глядя прямо в глаза.
- Признаюсь, я думала даже на тебя, но.. потом вспомнила, что время благородных рыцарей закончилось еще до твоего рождения, - спрятала ухмылку за краем бокала, - Надеюсь я исчерпывающе ответила тебе? Даже если нет, то ты знаешь что сможет меня смотивировать, - ее пальцы пробежались по отвороту пиджака, - То же, что и тебя, - мурлыкающий тон ее голоса охладел. Виктория отступила, держась за Алекса только блестнувшим взглядом, - Половина.